Гипнотизер - Страница 104

104

— Не знаю, — улыбнулась она. — Знаю только, что я уже много лет не чувствовала себя такой счастливой и уверенной, как на этой неделе.

— На это я и надеялся.

У меня зазвонил телефон; я извинился и увидел, как Шарлотте исчезает за углом, поворачивает в другой коридор. Взглянул на дисплей. Майя. Я не ответил, просто заблокировал ее звонки (потом оказалось, что она звонила несколько раз). У меня не было сил слушать ее, и я стер все сообщения, которые она оставила в голосовой почте.

Когда я хотел войти в терапевтическую комнату, меня остановил Марек. Он загородил дверь и улыбнулся мне пустой чужой улыбкой:

— Мы тут развлекаемся.

— Чем занимаетесь? — спросил я.

— Это частная вечеринка.

За дверью кто-то вскрикнул.

— Пропустите, — сказал я.

Марек ухмыльнулся:

— Доктор, сейчас нельзя…

Я оттолкнул его, дверь распахнулась, Марек потерял равновесие, ухватился за ручку, но все равно растянулся на полу.

— Я же просто пошутил, — проворчал он. — Черт, это была просто шутка.

Пациенты все как один, застыв, уставились на нас. У Пьера и Шарлотте был встревоженный вид, Лидия посмотрела на нас и снова повернулась спиной. От группы исходило странное возбуждение. Перед Лидией стояли Сибель и Юсси. Сибель открыла рот, и казалось, что ее глаза полны слез.

Марек поднялся и отряхнул штаны.

Я отметил, что Эва Блау еще не пришла, подошел к штативу и стал готовить камеру. Проверил панорамный план, сделал картинку покрупнее и через наушники проверил микрофон. В линзе камеры я увидел, как Лидия улыбается Шарлотте и радостно восклицает:

— Точно! С детьми всегда так! Мой Каспер ни о чем другом не говорит — все Человек-паук да Человек-паук.

— Я вижу, по нему сейчас все с ума сходят, — улыбнулась Шарлотте.

— У Каспера нет папы, так что Человек-паук — это, наверное, его представление о мужчине. — Лидия рассмеялась так, что у меня загудело в наушниках. — Но нам с ним неплохо, — продолжала она. — Мы часто шутим, хотя в последнее время, бывало, ссорились — Каспер как будто ревнует. Норовит испортить мои вещи, не хочет, чтобы я говорила по телефону, бросил мою любимую книгу в унитаз, кричит всякое… по-моему, что-то случилось, но он не хочет рассказывать.

На лице Шарлотте мелькнула тревога, Юсси что-то хрипло проворчал; я увидел, как Марек нетерпеливо машет Пьеру.

Закончив с камерой, я пошел к своему стулу и сел. Через несколько минут все заняли свои места.

— Продолжаем, как в прошлый раз, — объявил я и улыбнулся.

— Моя очередь, — спокойно сказал Юсси и стал рассказывать о своем «вороньем замке» — родительском доме в Доротеа, на юге Лапландии. Огромные территории возле Сутме, где саамы жили в чумах вплоть до семидесятых годов. — Я живу возле Юпчарнен, — рассказывал Юсси. — Последний отрезок пути идет по старой лесовозной дороге. Летом ребята ходят туда купаться. Они думают, что Неккен — это здорово.

— Неккен? — переспросил я.

— Люди видели, как он сидит на берегу Юпчарнен и играет на скрипке. Триста лет, а то и больше.

— А вы видели?

— Не-ет, — широко улыбнулся он.

— Что же ты делаешь в лесу целый год? — усмехнулся Пьер.

— Покупаю старые машины и автобусы, чиню их и продаю. Наш участок похож на свалку металлолома.

— Дом большой? — спросила Лидия.

— Нет. Он зеленый… Папа как-то летом перекрасил нашу развалюху. Дом стал странного светло-зеленого цвета. Не знаю, о чем отец думал. Наверное, кто-нибудь дал ему краску.

Юсси замолчал, и Лидия улыбнулась ему.

Сегодня погрузить группу в расслабленное состояние оказалось нелегко. Вероятно, дело было во мне — я был рассеянным из-за Майи или беспокоился из-за того, что слишком эмоционально отреагировал на провокацию Марека. Но я вообразил, будто в группе происходит что-то, о чем я не знаю. Понадобилось несколько раз опуститься на глубину и снова подняться, прежде чем я почувствовал, как все мы, словно тяжелые овальные грузила, падаем в бездну.

У Юсси выпятилась нижняя губа, щеки отвисли.

— Представьте себе, что вы на засидке, — начал я.

Юсси прошептал что-то про болезненную отдачу в плечо от выстрела.

— Вы сейчас на засидке? — спросил я.

— Высокая трава на лугу заиндевела, — тихо сказал он.

— Посмотрите вокруг. Вы один?

— Нет. Косуля двигается пo темной опушке леса. Она лает. Ищет детенышей.

— А на засидке? На засидке вы один?

— Со мной всегда только ружье.

— Вы говорили об отдаче. Вы уже выстрелили? — спросил я.

— Выстрелил?

Он мотнул головой, словно указывая направление, и тихо сказал:

— Одна лежит неподвижно уже несколько часов, а другие дергают ногами в окровавленной траве, все слабее и слабее.

— Что вы делаете?

— Я жду. Уже в темноте замечаю, что на опушке снова кто-то шевелится. Целюсь в копыто, но передумываю, вместо этого прицеливаюсь в ухо, в маленький черный нос, колено, теперь снова чувствую отдачу, кажется, я отстрелил ногу.

— Что вы делаете теперь?

Юсси дышал тяжело, с долгими промежутками между вдохами.

— Мне еще рано возвращаться домой, — наконец сказал он. — Поэтому я иду к машине, кладу ружье на заднее сиденье и достаю лопату.

— Зачем вам лопата?

Юсси надолго замолчал, словно обдумывая мой вопрос. Потом тихо ответил:

— Я закапываю косуль.

— Что вы делаете после этого?

— Когда я заканчиваю, уже совсем темно. Я иду к машине, пью кофе из термоса.

— Что вы делаете, когда возвращаетесь домой?

— Вешаю одежду в чулане.

104