Гипнотизер - Страница 109

109

Внизу полосы высказывался эксперт Йоран Сёренсен. Раньше я никогда не слышал об этом человеке. Но он рассуждал о моем исследовании, сравнивал гипноз со спиритическим сеансом и намекал, что я опаивал пациентов наркотиками, чтобы подчинить их своей воле.

В голове стало пусто и тихо. Я слышал, как на кухне тикают настенные часы, слышал, как шумят время от времени проезжающие по дороге машины. Дверь открылась, вошла Симоне. Прочитав газету, она побледнела как покойник.

— Что происходит? — прошептала она.

— Не знаю, — сказал я и почувствовал, как пересохло во рту.

Я сидел, уставившись в пустоту. Что, если моя теория оказалась ошибочной? Что, если гипноз не помогает людям, пережившим глубокую травму? Если так, на их воспоминания могло повлиять мое страстное желание определить модель поведения. Я не верил, что Лидия под гипнозом видела несуществующего ребенка. Я был убежден, что она описала реальное воспоминание, но теперь я начинал чувствовать растерянность.

Странным оказался короткий путь от лифта до кабинета Анники Лорентсон. Никто не хотел смотреть мне в глаза. Когда я шел по коридору, у людей, с которыми я обычно перекидывался парой слов, был нервный подавленный вид, они отворачивались и спешили пройти мимо.

Даже запах в лифте был незнакомый. Пахло гнилыми цветами, и мне пришли на ум похороны, дождь, прощание.

Когда я вышел из лифта, мимо пробежала Майя Свартлинг. Она не обратила на меня внимания. В дверях директорского кабинета ждал Райнер Мильк. Он посторонился, когда я вошел и поздоровался.

— Садитесь, Эрик, садитесь, — сказал Мильк.

— Спасибо, лучше постою, — коротко ответил я, но передумал. Я все еще не мог понять, что здесь делает Майя. Может быть, она пришла защитить меня? Ведь она единственная, кто действительно изучил мое исследование как следует.

Анника Лорентсон стояла у противоположной стены перед окном. Я подумал, как невежливо и необычно для нее не пригласить меня войти. Однако она стояла там, обхватив себя руками за плечи и сосредоточенно глядя в окно.

— Мы дали вам хороший шанс, Эрик, — начал Педер Меларстедт.

Райнер Мильк кивнул.

— Но вы уперлись, — сказал он, — не захотели добровольно отстраниться, пока мы проводим расследование.

— Я могу передумать, — сказал я тихо. — Могу…

— Теперь уже поздно, — перебил он. — Мы должны были дать ответ позавчера. Сегодня наши попытки оправдаться будут выглядеть просто жалкими.

Анника открыла рот.

— Я… — слабо произнесла она и повернулась ко мне. — Сегодня вечером я должна быть в «Раппорт», объяснять, почему мы не запретили вам работать.

— Но я не сделал никакой ошибки, — сказал я. — Если пациент является с нелепыми жалобами, невозможно из-за этого запретить годами длящееся исследование, бесчисленные программы лечения, которые всегда были безупречными…

— Не один пациент, — возразил Мильк. — Их несколько человек. К тому же теперь мы услышали, что думает о вашем исследовании эксперт…

Он покачал головой и замолчал.

— Этот самый Йоран Сёрельсен или как его там? — зло спросил я. — Я о нем никогда ничего не слышал. Он же совершенно не в курсе — следования.

— У нас есть специалист, который изучал вашу работу несколько лет, — объяснил Мильк и поскреб шею. — Она говорит, что вы хотите многого, но почти все ваши тезисы построены на песке. Доказательств у вас нет. Однако, чтобы продемонстрировать собственную правоту, вы закрываете глаза на то, что было бы благом для пациентов.

Я онемел.

— И как зовут вашего эксперта? — выговорил я наконец.

Они не ответили.

— Может быть, ее зовут Майя Свартлинг?

Лицо Анники Лорентсон налилось краской.

— Эрик, — сказала она и наконец повернулась ко мне, — с сегодняшнего дня вы отстраняетесь от работы. Я больше не хочу видеть вас в своей больнице.

— А как же мои пациенты? Я должен наблюдать…

— Их передадут другому врачу, — оборвала она.

— Очи могут почувствовать себя плохо из-за…

— Это ваша вина. — Анника повысила голос.

В кабинете воцарилась абсолютная тишина. Франк Паульссон стоял отвернувшись, Ронни Йоханссон, Педер Меларстедт, Райнер Мильк и Свейн Хольстейн сидели с ничего не выражающими лицами.

— Ладно, — тускло сказал я.

Всего несколько недель назад в этом самом кабинете я получил новые средства. Теперь все было кончено, одним махом.

Когда я вышел на улицу, ко мне приблизились несколько человек. Высоченная блондинка сунула мне в лицо микрофон и жизнерадостно сказала:

— Здравствуйте! Как вы прокомментируете то, что одну из ваших пациенток, женщину по имени Эва Блау, на прошлой неделе забрали в психиатрическую больницу на принудительное лечение?

— О чем вы?

Я отвернулся, но за мной увязался оператор с телекамерой. Черный блестящий объектив преследовал меня. Я посмотрел на блондинку, увидел у нее на груди карточку с именем — Стефани фон Сюдов, увидел ее белую вязаную шапку и руку, махавшую, чтобы камеру развернули к ней.

— Вы настаиваете на том, что гипноз — хорошая форма лечения? — спросила она.

— Да, — ответил я.

— Значит, собираетесь продолжать?

Белый свет из высоких окон в конце коридора отражался в свежевымытом полу психиатрического стационара Южной больницы. Я прошел мимо длинного ряда запертых дверей с резиновыми прокладками и вытертой краской, остановился возле палаты В39, увидел, что мои ботинки оставили сухие следы на блестящем покрытии пола.

Из дальней палаты послышались громкие шлепки, слабый плач, потом все стихло. Я постоял, собираясь с мыслями, постучал в дверь, вставил ключ в скважину, повернул и вошел.

109